Случай Офелии. Любовь к голосам

L'amour des voix

Le cas Ophélie

Труженница, неустанно обороняющаяся от враждебного Другого – именно так представлена пациентка Офелия. Изящная и красивая женщина нашла для себя альтернативу в любви и любит тех мужчин, кто имеет «голос». Mireille Dargelas подчеркивает особое значение звучащего голоса, включающего хрипотцу и спазм рвотных позывов. То, что субъект извлек из материнской речи, - буквы-следы, относящиеся к lalangue, иными словами, к переданным матерью хаотичным включениям языка, сведенного к вспышкам наслаждения, лишенного какого-либо значения. Ее поток слов непрерывен, извергается не прекращаясь. Встреча с желанием другого вызывает тошноту и заставляет бежать. Она говорит: «Как давно это исходит из моих уст? С тех пор как я стала бояться мужчин, с тех пор как заболел мой дядя... что-то продолжительное/многословное, что вырывается из моего рта без разреза, оно никогда не прекращается, мой рот полон этим...». Лишённая символического причала, она словно тонет в этом потоке слов. Вспоминается Беккетовское «место, где бесценный дар жизни был заколочен в мою глотку», через дешевый трюк, призваный «забить глотку определенными словами в рассчете на то, что, произнесенные, они немедленно выдадут во мне представителя их выводка». Жак Лакан в семинаре IX подчеркивает: «пока психотический субъект говорит, он повторяет монолог, который помещает нас на уровень этого интроецированного Другого, который его конституирует, но если он начнет говорить с нами (поскольку мы как объект можем стать местом, где он должен распознать свое желание), его тревога будет освобождена: потому что желать — значит конституировать себя как субъекта, и для него единственное место, где он может это сделать, — это место, которое отсылает его обратно к этой зияющей дыре». Поскольку Другой интроецирован на уровне его собственного тела, на уровне всего, что окружает изначальное отсутствие, которое есть центр его существа, он зарегистрировал не разрыв, а фундаментальную антимонию между требованием и желанием. Из этой щели, которая является не просто щелью, а зияющей ямой, появляется не означающее, а фантазия, «то, что вызывает телескопирование символического и реального, что мы называем психозом». Каждое желание отбрасывает либо к отрицанию себя, либо к отрицанию Другого. Тревогу психотического субъекта высвобождает все, «что заставляет его терять осознание нашего существования как отдельного от него, как автономных субъектов, которые могут признать его субъектом».

Для Офелии дядя олицетворяет Un-père, жуткого рвотного Другого, обеспечивая ей путь к обретению jouissance. Рвота будет служить не символом нехватки, а способом воображения этой нехватки. Для Офелии рвота - то, что отличает мужчин от женщин. Также эти отходы, эта рвота, позволяют ей идентифицировать самоё своё существо. Она представляет, как её изрыгает собственная мать, в процессе оральных родов. Юлия Кристева в книге «Силы ужаса. Эссе об отвращении» говорит о субъективации как о выблевывании гегелевского универсального в пользу частного и частичного (симптома при отсутствии гарантиии со стороны универсального, партикулярных «частных и частичных идентификаций»), подчеркивая насильственный травматизм отторжения частного от универсального. Прочтение случая продолжилось в обсуждениях и выступлениях участников Конференции и продолжается на встречах ШКОЛЫ.

#ШколаКлиническогоОбразованияЛакановскихАналитиков

#клиническиештудииАртелиБФЛ

#znakperemen